Кеннет Герген
Gergen, K. J. (1973) Social Psychology as History. Journal of Personality and Social
Psychology, Vol. 26, No. 2, 309-320
Перевод с английского А. Дерябина
Кеннет ГЕРГЕН - профессор психологии в Свартмор Колледж, Пенсильвания, США. В значительной степени под его лидерством и интеллектуальным влиянием развивалась постмодернистская критика традиционных подходов в современной зарубежной социальной психологии и течение социального конструкционизма. Автор множества статей и 12 книг, последние из которых - The Saturated Self: Dilemmas of Identity in Contemporary Life (1991), Therapy as Social Construction (1992, со-редактор S. McNamee) и Realities and Relationships: Soundings in Social Construction (1994). "Социальная психология как история" - одна из его известнейших работ.
Анализ теорий и исследований показывает, что в то время как методы исследований в социальной психологии являются традиционно научными, теории социального поведения являются, главным образом, отражением современной истории. Распространение психологических знаний изменяет паттерны поведения, на которых основаны эти знания. Это происходит вследствие прескриптивных искажений психологических теорий, либерализирующего влияния знаний и сопротивления, основанного на ценностях свободы и индивидуальности. В дополнение к этому, теоретические предпосылки основаны, главным образом, на приобретенных диспозициях. С изменением культуры такие диспозиции изменяются, и предпосылки часто становятся невалидными. В свете проведенного анализа высказываются некоторые предложения относительно того, как по-новому должны пониматься предмет и задачи социальной психологии.
Психология обычно понимается как наука о человеческом поведении, а социальная психология – как раздел этой науки, имеющий дело с человеческим взаимодействием. Первостепенной задачей науки полагается установление общих законов путем систематического наблюдения. Социальными психологами такие общие законы разрабатываются для описания и объяснения человеческого взаимодействия. Это традиционное видение научного закона повторяется в том или ином виде во всех фундаментальных трактовках целей и задач психологической науки. DiRenzo (1966) пишет, что “полное объяснение” в поведенческих науках - это такое объяснение, которое наделено статусом неизменного закона» (p.11). Krech, Crutchfild и Ballachey (1962) подчеркивают, что «вне зависимости от того, интересует нас социальная психология как фундаментальная или прикладная наука, она основывается на определенном наборе научных принципов» (p. 3). Jones и Gerard (1967) вторят этой точке зрения: «Наука стремится понять факторы, которые определяют стабильные связи между явлениями» (p. 42). По выражению Миллса (Mills, 1969), «социальные психологи хотят раскрыть причинные связи с тем, чтобы установить основные принципы, который объяснят социально-психологические феномены» (p. 412).
Такой взгляд на социальную психологию является прямым следствием воззрений, развившихся в XVIII веке. В те времена физические науки заметно расширили знания человека [об окружающем мире], и можно было с большим оптимизмом смотреть на возможность применения научного метода к изучению человеческого поведения (Carr, 1963). Если бы можно было установить общие принципы человеческого поведения, стало бы возможным погасить социальные конфликты и создать условия в обществе для максимального блага его членов. Позднее многие даже надеялись трансформировать таковые принципы в математические формулы, чтобы разработать «математику человеческого поведения, такую же точную, как математику машин» (Russell, 1969, p. 142).
Заметный успех естественных наук в установлении общих принципов можно в значительной степени отнести к общему постоянству явлений в мире природы.
“...социальная психология в значительной степени является историческим исследованием.” |
В настоящей статье я намерен показать, что
социальная психология в значительной степени
является историческим исследованием. В отличие
от естественных наук она имеет дело с фактами,
которые чаще всего невоспроизводимы, и которые
заметно изменяются с течением времени. Принципы
человеческого взаимодействия нельзя
разработать, просто полагаясь на требующее
времени наблюдение потому, что факты, на которых
они основываются, в общем случае не являются
стабильными. Знание, в обычном научном смысле
этого слова, не может быть накоплено потому, что
такое знание в общем случае не выходит за пределы
своего исторического контекста. В последующих
абзацах я разовью две центральные линии
аргументов в поддержку этого тезиса: первый
касается влияния науки на социальное поведение,
а второй – исторических изменений. Далее мы
сконцентрируемся на том, как в свете
проведенного анализа должны пониматься предмет
и задачи социальной психологии.
Как показал Бэк (Back, 1963), общественные науки вполне можно рассматривать как растянутую коммуникативную систему. При проведении исследований ученые получают сообщения, передаваемые им [испытуемыми] субъектами. В чистом виде такие сообщения для исследователя являются всего лишь «шумом». Научные теории служат декодирующими устройствами, которые конвертируют шум в полезную информацию. Хотя Бэк в ряде провокационных случаев и использовал эту модель, его анализ прерывается на рассмотрении стадии декодирования. Эта модель должна быть расширена и должна включать в себя не только процессы сбора и декодирования сообщений. Задача ученого – это также задача коммуникатора. Если его теории оказываются полезными декодирующими устройствами, они сообщаются другим для того, чтобы те тоже могли воспользоваться их преимуществами. Наука и общество образуют петлю обратной связи.
Этот тип обратной связи между ученым и обществом получил в последнее десятилетие большое распространение. На уровне высшего образования ежегодно более восьми миллионам студентов предлагаются различные курсы по психологии, и в последние годы эти предложения пользуются чрезвычайной популярностью. Сегодняшнее либеральное образование вооружено основными идеями из области психологии. Средства масс медиа также осознали широкий интерес публики к психологии. Новостные агентства внимательно следят за встречами психологов и за их профессиональной периодикой. Издатели журналов находят прибыльным давать точку зрения психолога относительно современных паттернов поведения, а специализированные журналы, почти целиком посвященные психологии, имеют суммарную аудиторию более чем в 600.000 человек. Если добавить к этому значительное расширение рынка недорогой литературы, растущую потребность правительства в знаниях, оправдывающих поддержку психологических исследований, техник взаимодействия, развитие бизнес-предприятий, торгующих психологией в виде игр и постеров, и растущий спрос различных институтов (включая бизнес, правительство, военных и др.) на знания своих ведомственных ученых, занимающихся науками о поведении, начинаешь чувствовать ту глубокую степень, в которой психолог связан взаимными узами с окружающей его культурой.
“Применение наших теорий может не только изменить данные, на которых они основаны, но сама разработка теорий может сделать эти данные невалидными.” |
Большинство психологов хотело бы, чтобы
психологические знания возымели влияние на
общество. Большинство из нас удовлетворено,
когда эти знания могут быть использованы во
благо. Конечно, для многих социальных психологов
вовлеченность в свою область в значительной
степени зависит от их убежденности в том, что их
знания будут утилизированы обществом. Однако в
общем не принято считать, что эта утилизация
может изменить характер причинных связей в
социальном взаимодействии. Мы ожидаем, что
знание функциональных форм будет утилизировано
при изменении поведения, но мы не ожидаем, что эта
утилизация повлияет на последующий характер
самих этих функциональных форм. Наши ожидания в
этом случае могут быть совершенно
безосновательными. Применение наших теорий
может не только изменить данные, на которых они
основаны, но сама разработка теорий может
сделать эти данные невалидными. Здесь уместно
провести три линии аргументов: первая
касается оценочных искажений, вносимых учеными в
психологические исследования, вторая
– либерализирующего эффекта знаний, и, наконец,
третья касается превалирующих ценностей нашей
культуры.
Как исследователи человеческого взаимодействия, мы втянуты в специфическую двойственность. С одной стороны, мы ценим интеллектуальную бесстрастность в научных вопросах и прекрасно осознаем искажающий эффект сильной приверженности тем или иным ценностям. С другой стороны, как существа социализированные, мы обладаем многочисленными ценностями, касающимися природы социальных отношений. Социальный психолог, чьи ценности не влияют на предмет и методы его исследования или язык описания, которым он пользуется – большая редкость. Генерируя знания о социальном взаимодействии, мы также сообщаем другим о своих личных ценностях. Тот, кто пользуется нашими знаниями, таким образом, получает двойственное послание: послание, которое бесстрастно описывает то, что есть, и послание, которое незаметно предписывает то, как оно должно быть.
Это наиболее очевидно в исследованиях личностных диспозиций. Большинство из нас было бы расстроено, если бы было характеризовано низким самоуважением, высокой потребностью в одобрении, низким уровнем когнитивной сложности, авторитарностью, анальной компульсивностью или полезависимостью. Но частично такая эмоциональная реакция провоцируется самими понятиями, используемыми для описания и объяснения [психологических] феноменов. Например, в предисловии к «Авторитарной личности» (Adorno, Frenkel-Brunswik, Levinson & Sanford, 1950) читатели уведомляются о том, что «в отличие от фанатиков прошлого, авторитарная личность сочетает в себе идеи и навыки, характерные для высокоиндустриального общества, с иррациональными или анти-рациональными верованиями» (p. 3). Обсуждая макиавелианскую личность, Christie & Geis (1970) замечают:
«Изначально наш образ [людей этого типа] был негативным, связанным с темными и отвратительными манипуляциями. Однако… мы обнаружили у себя стойкое восхищение их способностью оставлять других далеко позади в экспериментальных ситуациях” (p. 339).
Со своим прескриптивным потенциалом такие коммуникации становятся агентами социальных изменений. Если говорить на элементарном уровне, студент-психолог может захотеть исключить из своего публичного поведения проявления, маркированные уважаемыми учеными как авторитарные, макиавелианские и т.д. Сообщение знания, таким образом, может порождать однородность поведенческих индикаторов определенных диспозиций. На более сложном уровне знание коррелятов личности может индуцировать поведение, направленное на десубстанциацию этих коррелятов. Совсем не удивительно, что множество исследований индивидуальных различий трактует образ профессионального психолога в крайне положительном свете. Таким образом, чем более субъект схож с профессионалом в терминах образования, социоэкономического положения, религии, расы, пола и личных ценностей, тем боле преимуществ у него при прохождении психологических тестов. Чем выше образование, например, тем больше когнитивная дифференциация (Witkin, Dyk, Faterson, Goodenough & Karp, 1962), меньше авторитаризм (Christie & Jahoda, 1954), больше открытость (Rokeach, 1960) и т.д. Вооружившись этой информацией, разочарованные результатами пройденных тестов индивиды могут компенсироваться с тем, чтобы выйти из под власти примененного к ним стереотипа. Например, женщины, которые выучили, что они более сговорчивы, чем мужчины (cf. Janis & Field, 1959), могут захотеть измениться и с течением времени соответствующая корреляция станет невалидной или обратной.
Оценочные искажения легко идентифицируются в исследованиях личности, однако их распространение никоим образом не ограничивается только этой областью.
“Социальный психолог, чьи ценности не влияют на предмет и методы его исследования или язык описания, которым он пользуется – большая редкость.” |
К сожалению, выходит так, что профессия, посвященная объективному развитию знаний, использует свою позицию для того, чтобы заниматься пропагандой среди ничего не подозревающих реципиентов этих знаний. Понятия в нашей области редко бывают свободными от ценностной нагрузки, и большинство из них может быть заменено другими понятиями, несущими совсем другой ценностный багаж. Brown (1965) обратил внимание на интересный факт, что классическая авторитарная личность, давно со всех сторон обстрелянная в нашей литературе, очень напоминает личность типа “J” (Jaensch, 1938), которую в Германии воспринимают в весьма позитивном свете. То, что в нашей литературе называется ригидностью, в их рассматривается как стабильность; наши гибкость и индивидуализм видятся ими как слабохарактерность и эксцентричность. Такие, связанные с терминологическими ярлыками искажения, переполняют литературу. Например, высокое самоуважение могло бы быть названо эготизмом; потребность в социальном одобрении можно перевести как потребность в социальной интеграции; когнитивную дифференциацию – как мелочный педантизм; творчество - как девиантность; внутренний контроль как эгоцентризм. Точно также, если бы наши ценности были иными, социальная конформность считалась бы солидарностью, изменение установок – когнитивной адаптацией и т.д.
Помимо просто сетований на пропагандистские эффекты психологической терминологии, важно проследить их источники. Оценочная нагрузка теоретических понятий частично кажется нам намеренной. Акт публикации предполагает желание быть услышанным. Однако ценностно-нейтральные термины малоинтересны для потенциального читателя, а ценностно-нейтральные исследования быстро забываются. Если бы подчинение называлось «альфа-поведением», не считалось предосудительным и не ассоциировалось с Адольфом Айхманом, публичный интерес к этой теме был бы ничтожным. В дополнение к удержанию интереса публики и профессионалов, ценностно-нагруженные понятия являются для психологов экспрессивными отдушинами. Я разговаривал с бесконечным числом студентов, пришедших в психологию по глубоко гуманистическим соображениям. Среди них – неудавшиеся поэты, философы, гуманитарии, которые находят научный метод одновременно и средством самовыражения, и препятствием для него. Им очень не нравится очевидный факт, что для психолога допуском к открытому самовыражению в профессиональных средствах медиа является его жизнь, почти целиком проведенная в лаборатории. Многие хотели бы поделиться своими ценностями с другими напрямую, не будучи связанными постоянными требованиями систематических доказательств. Для них ценностно-нагруженные понятия – компенсация консерватизма, обычно связанного с этими требованиями. Более продвинутый в карьере психолог может позволить себе больше. Тем не менее, обычно мы склонны рассматривать наши идеи не как личные искажения, имеющие пропагандистские последствия, а как отражение «основных истин».
Сообщение ценностей является намеренной лишь в определенной степени. Приверженность ценностям – почти неизбежный побочный продукт социального существования, и, являясь членами общества, мы не в состоянии от них отгородиться даже преследуя профессиональные цели. Кроме того, если в нашей научной коммуникации мы полагаемся на язык культуры, нам очень сложно подобрать такие термины, касающиеся социального взаимодействия, которые не имели бы прескриптивной ценности. Мы могли бы снизить имплицитные предписания, внедренные в наше общение, если бы стали пользоваться полностью техническим языком. Однако, всякий раз, когда наука становится рычагом социальных изменений, даже технический язык становится оценочным. Вероятно, лучшее решение данной проблемы – это быть как можно более чувствительным к собственным искажениям и сообщать о них как можно более открыто. Приверженность ценностям неизбежна, но мы можем, по крайней мере, перестать маскировать ее рассуждениями об объективном отражении истины.
Герген К. (1998). Социальная психология как история
[WWW-документ] URL
http://psyberlink.flogiston.ru/internet/bits/gergen1_1.htm