Принцип дополнительности в психологии

Психология и новые идеалы научности (материалы "круглого стола")
Вопросы философии, 1993, №5, Сс. 3 - 43

М. А. РОЗОВ (доктор философских наук. Институт философии РАН). Меня удивляет желание обязательно противопоставить естественнонаучную парадигму и гуманитарную. Удивляет по многим параметрам. Удивляет примерно так, как наша политическая ситуация, когда в Европе все объединяются, а мы упорно разделяемся. Так же и тут. Все различия на самом деле между науками все больше стираются, взаимодействие становится все более и более явным, а мы упорно стоим на том, что естественнонаучная парадигма нам не годится.

Дело в том, что здесь вообще не определена суть естественно научной парадигмы. Я глубоко убежден, что мы мыслим в гуманитарных науках примерно одинаково. Мышление, если оно правильное, одинаково и в одних науках, и в других. Надо просто логично мыслить.

Давайте попробуем оценить, что сейчас обсуждалось. Было сказано, что естественнонаучная парадигма зашла в тупик и в качестве примера приведено то, что наблюдателя нельзя выбросить из психологического эксперимента, потому что он является активным участником и влияет на получаемую картину. Тут же вспомнили про соотношение неопределенности В. Гейзенберга и принцип дополнительности Н. Бора и было сказано, что там это не совсем то, что в психологии.

Я с этим не согласен. Формулируя принцип дополнительности, Бор давно в своих же работах обобщил его и на гуманитарные науки. Более того, у Бора это осознанно даже в более глобальном плане, чем это было здесь представлено, когда речь шла о том что наблюдаемые явления вообще не существуют без акта их наблюдения. Явление считается явлением только в том случае, если оно наблюдаемо. Это давно обобщено на понятие истины в том смысле слова, что нельзя говорить о соответствии каких-то наших знаний действительности, потому что эта действительность порождается параллельно с процессом ее исследования. Крупный физик XX в. Д. Уилер в качестве аналогии приводит пример игры в двадцать вопросов. Игра состоит в том, что мы кого-то из присутствующих удаляем из зала, загадываем какое-то слово, а он, придя и задав двадцать вопросов, на которые можно отвечать только "да" или "нет", должен угадать загаданное слово. Это классический вариант; слово загадано и его нужно отгадать. А для того чтобы понять, что такое современная наука, говорит Уилер, представим себе, что слово не загадано. И тем не менее вошедший задает вопрос и каждый, кому он задает вопрос, должен, отвечая, сам загадать это слово, учитывая все ответы предыдущих.

Иначе говоря, слово формируется в процессе самого исследования и, в конце концов, отгадывается, хотя оно не было загадано. Это и есть неклассическая наука, говорит Уилер, вот на каком глобальном уровне понимается квантово-механическая ситуация в современной науке. Это отнюдь не уже и не слабее, чем та ситуация, которая была описана в психологии.

Один из сторонников специфики гуманитарного знания М.М. Бахтин, доказывая, что есть умерщвляющий анализ, а есть понимающий подход, сам же вдруг в своих заметках обнаруживает аналогию и говорит: это, как в квантовой механике.

Я ратую не за естественнонаучную парадигму, а за научную парадигму. Классификационный подход, фиксирующий жесткие границы, что это - одно, а это - другое, в общем-то никогда не приводил к успехам в науке. В науке дает успех редукционистский подход. Сила физики состоит в том, что она пытается свести все к физике. Она натыкается при этом на трудности. Но только пытаясь что-то сделать, можно найти свои границы. Если вы уверены в гуманитарном подходе будьте редукционистами.

Физика в той же степени сводима к гуманитарным наукам, как и гуманитарные науки - к физике. Есть просто правильное мышление, и нет между ними никаких непроходимых границ. Кстати, гуманитарные науки влияли на естественные не в меньшей степени, чем естественные на гуманитарные. Можно привести множество исторических примеров. Зачем проводить искусственные границы между весьма связанными областями?
 

А. А. ПУЗЫРЕЙ. Все эти замечания представляются мне важными и принципиальными. Мне кажется, что они очень показательны в контексте той дискуссии, которую мы здесь вели. Я бы сказал даже, что если б они не были сегодня кем-то всерьез высказаны, их пришлось бы "выдумать". В этих замечаниях содержится целый ряд неявных характерных для естественнонаучной мысли допущений, которые надо специально обсуждать. Возьмем хотя бы то же понятие гуманитарных наук. Ведь одно дело называть "гуманитарными" те дисциплины, которые традиционно, я бы резко сказал: по тому месту, где люди деньги получают, а не по каким-то серьезным методологическим соображениям, так называются. Но в это слово "гуманитарный" можно вкладывать строгий, продуманный в духе современной философии и методологии смысл. И тогда гуманитарность многих дисциплин, которые мы по привычке, необдуманно и безответственно называем гуманитарными, окажется весьма сомнительной.

И многие нынешние так называемые "гуманитарные" дисциплины окажутся дальше по крупному счету от действительной гуманитарной науки, нежели даже некоторые развитые дисциплины естественнонаучного ряда. Например, быть может, парадоксально, но совершенно всерьез я бы отнес к гуманитарной науке кеплеровскую небесную механику и, напротив, отказал бы в этом современной академической научной психологии. Чуть дальше я попытаюсь это пояснить. Но начать хочу с разбора конкретных замечаний по поводу физики.

Вот "принцип неопределенности". В контексте нашего разговора важно подчеркнуть, что он касается влияния эффектов измерения, так сказать, на "траекторию" движения изучаемых объектов. И, конечно же, не касается самих законов их существования. Ни один физик не решится сказать, что он своим исследованием изменил законы, по которым живет, движется электрон. Речь здесь идет и не может идти об изменении законов жизни объекта, и это-то и означает, что объект мыслится как природный, естественно существующий объект. И даже самые смелые и радикальные физики в своих самых смелых и радикальных рассуждениях, которые, возможно, и сегодня шокировали бы иного современного естествоиспытателя, вроде приведенного пассажа из Уилера, имеют в виду все же линь состояния изучаемого объекта, а не его законы, не "тип события", как сказал бы К. Левин. Да и эти рассуждения позволяют себе там, где они их ни к чему не обязывают, являются лишь красивыми парадоксами "на обочине" серьезной теоретической мысли. Ведь как теоретик, в своей "геометродинамике" тот же Уилер продолжает традицию Эйнштейна, пытаясь реализовать строго детерминистский тип моделей.

Что же касается принципа дополнительности, то, как мне кажется, физика здесь и сегодня не так радикальна, как того требует анализ ситуации в современной психологии. Идея Н. Бора о дополнительных описаниях фиксирует то обстоятельство, что мы в принципе не можем дать единого и единообразного описания, в терминах одного какого-то языка, как плана изучаемого объекта, в данном случае какого-то явления микромира, так и плана аппаратов и средств, с помощью которых мы ведем изучение объекта, и описание которых мы должны включить в описание объекта. Мы не можем так непрерывно продолжить квантово-механическое описание, чтобы в тех же терминах описать и камеру Вильсона или отклонение стрелки вольтметра. И, наоборот, мы не можем дать описание явлений микромира в терминах макрообъектов, непрерывно продолжая описание плана приборов и операций измерения. "Дополнительность" собственно и состоит в том, что мы неизбежно должны использовать два принципиально различных, несопоставимых, несоизмеримых языка описания: один для изучаемых процессов в узком смысле, а другой - по существу для исследовательской деятельности. И вот тут-то и нужно заметить, что Бор все время говорит здесь лишь об аппаратах и приборах, т.е. только о части всей исследовательской деятельности. Если соотносить боровское решение, с тем что можно найти в истории психологии, то это этап соответствующий примерно гештальт-психологии, что кстати, и хронологически близко эпохе создания квантовой механики. Гештальт-психологи это тоже прекрасно понимали.

Мне кажется, что сегодня в психологии должны быть сделаны решительные шаги в осознании того, что не только план аппаратов, приборов и средств, но весь полный состав научно-исследовательской деятельности, включая такие вещи, как понимание, процедуры рассуждений и т.п. должны быть включены в описание ситуации исследования, или, если хотите, - в описание объекта изучения.

Именно психологи должны и могут быть здесь первооткрывателями, потому что в современной психологии это вещи, с которыми и исследователь и практик сталкиваются каждый день, потому что отыскание возможности мыслить и действовать в этих неклассических ситуациях - это сегодня для психологии воистину вопрос жизни и смерти.

Все, что я говорил до сих пор, относится к первой из намеченных мною критик психологии - к критике естественнонаучного разума. Но, повторю, быть может, еще более важной для судьбы психологии сегодня является критика практического разума.

Эта критика должна развертываться по двум направлениям: с одной стороны, это критика образа человекам который стоит за современной практической психологией, а с другой - это критика самого понятия "практики".

Человек, которого имеет в виду современная практическая психология - всегда частичный человек. А поскольку этот частичный человек выдается ею за всего человека, то эта психология, по сути дела, вынуждена утверждать по замечательному определению М. Цветаевой уродов от человека. Академическая научная психология безобидна. Разве только деньги мы на нее тратим, как налогоплательщики, за счет которых ученые удовлетворяют свое личное любопытство, этически же психология совсем не безобидна, поскольку она непросто ведь ориентируется на этого частичного человека, но она всей практикой своей работы его консервирует, утверждает как норму человека, как единственно возможного человека. При этом как раз оказывается удобным убеждение в том, что есть только одно правильное мышление, одна правильная логика и т.д. Тогда как, если мы попытаемся реализовать здесь хотя бы ту же культурно-историческую точку зрения на человека, то мы должны уже будем понять, что часто мы только условно можем называть одним словом то, что мы имеем в виду, говоря "человек". У эскимосов есть 154 названия для разного снега. По существу, мы и для человека, если бы хотели мыслить конкретно, должны были бы придумать 154 разных слова, чтобы не называть 'одним словом разные вещи. Разные и в смысле законов жизни.

Я хотел бы восстановить большие и полные смыслы некоторых важных сегодня для психологии слов, и одним из таких слов является "практика". Ведь когда Платон говорил о практике как о воспроизводящем самое себя нравственном действии, или когда Фуко, апеллируя к Платону как к исходному пункту развития подобного взгляда на человека, взгляда, в соответствии с которым человек воспроизводит себя в качестве такового, т.е. существа духовного благодаря внутренней работе над собой, включающей и психотехнический план, но к нему не сводимой, когда он говорит, к примеру, что мы должны попытаться установить, как человек внутри подобного рода практик работы над собой конституирует себя в качестве субъекта нравственной жизни, то, конечно же, и Платон и Фуко практикой называют тут не просто психотехническое воздействие на человека, но некие более широкие контексты жизни, духовной жизни человека, его духовного пути [См. Фуко М. Жизнь: опыт и наука. Вопросы философии. 1993, №5. С. 43.]. Практиками в этом большом смысле слова являются те или иные эзотерические формы работы человека над собой. Но и "по ею сторону" можно найти примеры подобного рода практик. В частности, так можно смотреть на искусство. И в ранних работах Выготского искусство рассматривается именно как такого рода практика духовной работы человека над собой. И мне кажется, что ранние работы Выготского по "психологии искусства" могут быть рассмотрены сегодня как прообраз и парадигма того нового типа психологии, которую и можно было бы назвать гуманитарной. И я бы отделил ее от современной так называемой "гуманистической" психологии, которая на словах выставляет высокие гуманистические идеалы, но в своем реальном способе иметь дело с человеком сплошь и рядом их перечеркивает, но и самым своим существованием закрывает для современной психологии возможность стать действительно психологией человека, но человека с Большой буквы, - Человека обетованного, стало быть, психологией пути к человеку, психологией духовного опыта, стало быть: психологией практик духовной работы.

Гуманитарная психология и должна извлекать те "опыты о человеке", которые есть в такого рода практиках, начиная от различных эзотерик и кончая искусством, равно как и эксплицировать ту "реальную психологию", которая также уже существует внутри этих практик, но существует в них в неявном и непрямом виде. Гуманитарная психология, которая, стало быть, в этом смысле является по необходимости также и феноменологической психологией, призвана извлекать и эксплицировать эти "опыты о человеке" в качестве "продолженного откровения" о человеке, - для усиления его самопонимания.

И дальнейший шаг движения к полноценной гуманистической психологии может состоять в попытке психолога встроиться в существующие практики работы с человеком, если они уже есть и если они допускают такое застраивание", или же попытаться развернуть новые практики, но так, чтобы с самого начала быть включенным в них и влиять на их развертывание, а затем извлекать и анализировать те опыты о человеке, которые в этих практиках получаются.

И последнее. Соответственно типам этих практик мы действительно получаем не просто различные психокультуры, но воистину разные типы человека. И, стало быть, соответственно этим разным типам человека мы должны развертывать и различные типы психологии. Нет и не может быть одной психологии человека, ибо нет и не может быть одного человека. Первый фундаментальный водораздел проходит между обывателем и человеком духовной жизни, человеком пути. А далее различия устанавливаются соответственно типам этих путей. Так, легко показать, что совершенно различные типы психологии должны соответствовать манипулятивным способам работы и тем, которые условно можно назвать майевтическими. Это совершенно различные типы психологической концептуализации и методологии практической работы с человеком. И они в конце концов упираются в совершенно различные образы человека.