Психология в свете пародийного науковедения

Психология и новые идеалы научности (материалы "круглого стола")
Вопросы философии, 1993, №5, Сс. 3 - 43

Н. И. КУЗНЕЦОВА (кандидат философских наук, старший научный сотрудник ИИЕиТ РАН). Для того чтобы осознать ситуацию "кризиса в психологии", мне хотелось бы предложить подход науковеда, который пытается сопоставить и сравнить между собой разнородные научные дисциплины. Иногда такое сопоставление бывает эвристически значимым, потому что позволяет перебросить опыт работы из одной области познания в другую. Я бы назвала свое выступление "психология в свете пародийного науковедения"

Такая постановка темы, конечно, требует пояснения. "Пародия" в данном случае не означает какой-то насмешки, а скорее, - способ мысленного моделирования с целью упростить ситуацию и подчеркнуть особенности изучаемого феномена, характерные черты той или иной научной дисциплины.

"Пародирование" как некий способ изучать культурные феномены, в том числе науку, - не мое собственное изобретение. Думаю, что могу сослаться на уже имеющуюся традицию такой работы, причем традицию, сложившуюся именно в гуманитарных исследованиях. Например, Л.В. Щерба в 1931 г. говорил об "эксперименте в языкознании", подчеркивая, что для анализа живых языков лингвист должен строить мыслимые и немыслимые фразы на этом языке, опираясь на свое интуитивное оценочное ощущение "правильно" и "неправильно" построенного высказывания. По-моему, это своего рода формулировка метода пародийного лингвистического моделирования. Вспомним анализ заведомо бессмысленной фразы "Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокренка", который стал классическим для лингвистики. Н. Хамский обсуждал вопрос о невозможности фразы "зеленые идеи яростно спят". А в науковедении эпоху эвристичного пародийного моделирования открыла работа Д.Сомервилла ("Вопросы философии", 1958, № 7), в которой автор попытался ответить на вопрос, имеются ли какие-то критерии, для того чтобы определить, является зонтиковедение серьезной научной дисциплиной или нет. Итак, я попытаюсь смоделировать (т.е. построить пародию в указанном выше смысле) такую научную дисциплину, такую область знания, как психология. Что я могу сказать о ней, находясь в позиции "внешнего наблюдателя"? Не напоминает ли психология такую науку, как "сахарология"? Разделами сахарологии (например, в обобщающей монографии) будут: химическое строение сахара, белизна сахара, растворимость, кристаллография сахара и т.п., а заканчиваться этот свод сведений будет, вероятно, такими вопросами, как "производство сахара", его "потребление", "сахар в культуре разных народов" и т.п.

Что характерно для такой "дисциплины"? Невероятный разброс уже имеющихся сведений, и первые параграфы этой условной монографии будут по содержанию сильно отличаться от содержания последних. Иными словами, "сахар" - эмпирический объект, к которому применяют различные исследовательские программы, а получаемые сведения объединяются по тому единственному признаку, что все они - о сахаре. Но и в учебниках психологии поражает невероятная синкретичность накопленных знаний. Начинается, как правило, с ощущений, далее - восприятие, память, мышление... Где-то потом вас знакомят с проблемами рефлексии, психологией малых групп, проблемами личности, возрастной психологией и т.п. Содержание одного раздела никак не связано с содержанием предыдущего и последующего, никак не опирается на них. Как закон Вебера-Фехнера связан с "Я-концепцией" личности? Бесполезно спрашивать, никто не ответит.

Но синкретичность исследовательских программ, используемых методов, разнородность содержания... - разве все это страшно? Возьмите океанологию - такая же картина. Может быть, психология такая же комплексная дисциплина, как океанология? Нет, океанология похожа на сахарологию, а не на психологию. Океан, как и сахар - нечто реальное, осязаемое, практически данное. И здесь я подхожу, вероятно, к главному тезису. Какой объект изучает психология? Как он задан?.. Здесь мы наследуем традицию весьма давнюю: психология - наука о душе, о Психее. Психею в старину представляли в виде бабочки или девушки с крыльями бабочки...

Здесь мне приходится предложить новый вариант пародийной модели, чтобы подчеркнуть парадоксальность ситуации. Психология - это наука о... лешем, это - "лешелогия" Наука лешелогия пытается связать воедино и объединить одной коллекторской программой и таинственное гуканье совы в ночном лесу, и загадочный треск сухих сучьев, и бульканье на болоте, и то, что человек, заблудившись в лесу, иногда выходит на одно и то же место (его леший водит)...

Бросается в глаза, что современная наука, конечно, строит самые разные комплексные дисциплины, но всегда в таких случаях ясно, каков объект изучения. А вот как наука может действовать в данном конкретном случае, если, вообще говоря, хорошо известно, что лешего в природе не существует? Тот факт, что лешего нет, это - аксиома в рамках общенаучной картины мира.

Выражаясь на более абстрактном науковедческом и методологическом языке, я бы выразила эту трудность следующим образом: непонятно, как долго можно сохранять некую коллекторскую программу (т.е. программу систематизации знаний), если известно, что исходная онтологическая модель безнадежно устарела? Даже если весь набор конкретных исследовательских программ достаточно богат и разнообразен, то все равно остается открытым вопрос о том, какова референция получаемых знаний? О каком объекте изучения идет речь? Каков статус изучаемой реальности?

На мой взгляд, говоря о кризисе в психологии, можно прежде всего зафиксировать ярко выраженный тупик коллекторской программы. На взгляд методолога, психология сегодня - это прежде всего огромный исследовательский фронт, множество конкретных разработок и программ, совершенно не соотносящихся и не соотносимых между собой. В этом серьезная когнитивная трудность, которая заставляет вновь и вновь говорить о кризисе, считать этот диагноз объективным, несмотря на активность работающих здесь исследователей и видимый рост конкретных знаний.

Конечно, на приведенные выше соображения можно возразить так: "леший", о котором Вы говорите, - только определенная онтологическая модель. Ученые скоро отбросят "лешего" и придумают что-то еще. Будут, например, говорить о биогеоценозе, где есть и пузыри на болоте, и гуканье совы, и многое другое. В науке мы постоянно меняем онтологию и заново увязываем все известные факты. Это верно, но, к сожалению, не отбрасывает предложенную пародийную модель. Да, наука постоянно меняет онтологию, но не в том ли и состоит серьезный кризис психологии, что, несмотря на очевидную - до смешного - несуразность онтологической модели, новой она никак построить не может. А главное, почему-то и не берется.

Я вспоминаю попытку П.Я. Гальперина определить предмет психологии как изучение ориентировочной деятельности. Трудно провести последовательно это определение и показать, что оно адекватно схватывает ту разнообразную исследовательскую практику, которая сегодня характеризует реальную психологию. Конечно, он не мог ответить на множество конкретных вопросов, которые ему задавали во время дискуссии. П.Я. Гальперин честно говорил: на все ответить не могу, но делаю что могу. Такая попытка вызывает уважение. А в дальнейшем научное сообщество психологов как-то неявно склонилось к тому, что дискуссии о "предмете" бесплодны и обсуждения такого рода прекратились. Но верно ли это стратегически?. Вопрос остался висеть в воздухе в виде невысказанных недоумений; и это, по-моему, нерационально.

Все, что я сейчас говорила, по сути дела, было сформулировано Л. С. Выготским в работе 1927 г. "Исторический смысл психологического кризиса". Могу только добавить, что я перечитывала эту работу с чувством непреходящего удивления от того, насколько она актуально звучит. Выготский пишет: "Очевидно, отдельные психологические дисциплины в развитии исследования, накопления фактического материала, систематизации знания и в формулировке основных положений и законов дошли до некоторого поворотного пункта. Дальнейшее продвижение по прямой линии, простое продолжение все той же работы, постепенное накопление материала оказываются уже бесплодными или даже невозможными... Из осознанной необходимости отдельных дисциплин в руководстве, из необходимости... критически согласовывать разнородные данные, привести в систему разрозненные законы, осмыслить и проверить результаты, прочистить методы и основные понятия, заложить фундаментальные принципы, одним словом, свести начала и концы знания, - из всего этого и рождается общая наука психология" [Выготский Л.С. Собр. соч. В. 6 Т. 1. М., 1982. С. 292.].

Надо, кстати, подчеркнуть, что Выготский, понимая парадоксальность имени "психология", все же настаивал на том, что это имя должно быть сохранено. Аргументы его таковы: "Мы не хотим быть Иванами не помнящими родства, мы не страдаем манией величия, думая, что история начинается с нас, мы не хотим получить от истории чистенькое и плоское имя, мы хотим имя, на котором осела пыль веков... Могу сказать: имя это в буквальном смысле неприложимо к нашей науке сейчас, оно меняет значение с каждой эпохой. Но укажите хоть одно имя, которое не переменило своего значения. Когда мы говорим о синих чернилах или летном искусстве, разве мы не допускаем логической ошибки?.. Если геометр и сейчас называет свою науку именем, которое означает "землемерие", то психолог может обозначать свою науку именем, которое когда-то значило "учение о душе" [Там же. С. 428.]. Конечно, в своем нежелании отбросить традицию Выготский совершенно прав. Однако если сейчас понятие "землемерие" узко для геометрии, то в психологии ситуация иная. Не унаследовала же химия название алхимии, хотя и усвоила многие навыки и знания алхимиков, потому что учение о превращении металлов в золото отрицается исходными концептуальными основаниями самой химии.

Таким образом, объективные основания для признания, что психология в кризисе остаются. Можно только добавить к этому ряд соображений, указывающих на субъективные "измерения" этого кризиса. Это связано с характером сложившегося научного сообщества. Здесь мне придется вступить в полемику с теми, кто считает, что новая парадигма мышления, которая, по их мнению, позволит преодолеть кризис психологии, - это парадигма гуманитарного мышления.

Прежде всего мне хочется напомнить присутствующим одно остроумное наблюдение, которое сделал доктор технических наук Губерман на одном из междисциплинарных методологических симпозиумов. "Если Вы подходите к незнакомому человеку и говорите: "Я знаю, каким образом компьютер отличает букву "а" русского алфавита от других", то реакция собеседника бывает двоякой. Если человек жадно спрашивает: "Как?!", то перед вами - естественник. Если он, вежливо улыбаясь, произносит: "Как интересно!.." и отходит, то перед Вами - гуманитарий". К сожалению, "критерий Губермана" ясно проводит линию демаркации, отличающую поведение членов одного научного сообщества от другого. Именно активность сообщества позволяет делать удивительные вещи, непрерывно атаковать природу своими вопросами, подхватывать результаты друг друга, включать их в собственную работу. Это характерно для естественников. А в психологии, как мне кажется, - ситуация иная. Реакция на работу коллеги: "как интересно!.." - и в сторону. Эта черта поведения членов сообщества и порождает проблему возможности (скорее, - невозможности) научного диалога (в более общем смысле - продуктивных дискурсов).

Бросается в глаза также, что гуманитарий воспринимает многие научные вопросы, даже саму их постановку, в какой-то аксиологической окрашенности, основания которой не выявлены. Какие-то идеи, методы, подходы оказываются "запрещенными", признаются неприемлемыми, безо всякой их апробации и рациональной дискурсии. Появляются эмоции там, где их не должно быть. Например, внедрение математических методов Б исторические исследования вызвало крайне агрессивную реакцию у многих историков. Печально то, что ярость историков порождалась не результатами, не плохим применением методов, а самой постановкой вопроса. И сама я присутствовала в зале когда наш известный психолог, представляя доклад с применением математики в психологии, предупредил: "Поскольку у меня идеосинкразия к математике, то я ухожу. А вы послушайте, потому что доклад интересный".

Сама теоретическая работа в психологии странна. Множество экспериментальных работ делается неизвестно под какую теорию. Что они подтверждают или опровергают - непонятно. Непонятно даже, на какие вопросы они отвечают. Как говориться, на полученные ответы нет даже вопросов. Исследовательская программа в науке - это сеть постоянно развивающихся из общего начала вопросов. Психологические программы мало живут: они отвечают на два-три вопроса и... останавливаются. Если бы такая ситуация обнаружилась в физике, все сообщество было бы в панике, но в среде психологов - тишина. Межей быть, именно краткая жизнь научных программ в психологии приводит к тому, что здесь так ненормально много школ и направлений, причем все они мирно уживаются друг с другом.

Поражает какая-то принципиальная узость в обсуждении психологических концепций, идей, подходов (конечно, когда такие обсуждения вообще бывают). Складывается впечатление, что психология не только глубоко равнодушна к общей методологии и философии науки, но и остальной науке вообще. Она не только не смотрится в зеркало методологии и философии, она не хочет вообще смотреться ни в какие "зеркала" других научных дисциплин, соотносить себя с общенаучным движением и развитием научной мысли XX в. Наука, которая одним из своих разделов считает учение о рефлексии, кажется, полностью отказывается от попыток отрефлексировать свои основания, методы, программы и результаты.

В психологии сейчас огромное место занимает психотерапия. В этой сфере имеются интересные и впечатляющие практические результаты. Но давайте проанализируем: какой вид теорий обслуживает эту медицинскую практику? Могут ли эти теории считаться научными по строгим критериям? Возьмем, к примеру, работы Э. Берна. Вам говорят, что в каждой личности - три "компоненты": "ребенок", "родитель" и "взрослый". Объясним это пациентам, учим их самоанализу - получаем хорошие результаты в групповой и индивидуальной терапии. Теперь спрашивается: существуют ли эти "компоненты" в реальности? Можем ли мы их выделить, наблюдать? Каждый понимает, что это абсурдные вопросы. Мы имеем здесь какую-то разновидность медицинских теорий, объясняющих практические действия, позволяющих успешно осуществлять практику лечения, но онтологические модели этих теорий не выдерживают никакой критики и, строго говоря, ни на что всерьез не претендуют. Вспоминается такая историческая аналогия: когда-то венерические болезни довольно успешно лечили ртутными мазями. На каком основании? Венере противостоит Меркурий, а Меркурий связан со знаком ртути. На таких основаниях строилась вполне успешно медицинская практика. Не происходит ли сегодня нечто подобное в психологии?

И последнее. Здесь высказывалось мнение, что выход психологии из кризиса связан с переходом к парадигме гуманитарного мышления. XX в. убедительно показал, что никакой принципиальной разницы в стиле мышления - будь то теоретическая физика, теоретическая лингвистика или антропология - не было и нет. Существуют методологические особенности различных научных дисциплин, но это тривиально. Эти особенности не нарушают общих критериев научного познания, общего логического хода развития науки, хотя и должны рефлексироваться. Единство естественных и гуманитарных наук - это стратегическая линия, а обособление гуманитарных наук от естественных, их искусственная изоляция ведет только к провинциализму.
 

В. М. РОЗИН. Я не могу согласиться с тем, что нет большой разницы между научным и гуманитарным подходом. Напротив, это две разные позиции.

Кроме того. Вы все время апеллировали к науковедению, но ваш вариант науковедения тоже ориентирован на естественнонаучную парадигму. И в философии науки, и в науковедении также существует противоборство двух подходов.

По-моему, отнюдь не самоочевидно, что история науки строится по образцу естественных наук. Все зависит от того, как понимать историю вообще и историю науки в частности. Можно вспомнить слова Андрея Белого о том, что история - это путь посвящения. Это иной взгляд на историю, позволяющий иначе посмотреть и на историю науки. В этой связи хочу напомнить работу В. Паули о Кеплере, где раскрыта громадная роль психологических архетипов в становлении его небесной механики. Статья Паули написана под влиянием К. Юнга. Это - яркий пример альтернативных концепций в истории науки.
 

Н. И. КУЗНЕЦОВА. Любой историк науки, который пытается реконструировать биографию ученого, в той или иной степени касается психологии личности ученого. Я отнюдь не считаю, что история науки является естественнонаучной дисциплиной. Наоборот, история науки - гуманитарная дисциплина. Но это совершенно не мешает пропагандировать единство норм и идеалов научности как физики, так и истории науки. Это разные вопросы.

В качестве дополнения к рационализму естественнонаучного подхода здесь-то и появляется психологизм. Это две стороны медали. Наша задача состоит в обратном, в том, чтобы психологию понять так, чтобы она не вырождалась в привесок к естественнонаучному мышлению. В этом и заключался пафос статьи Паули - показать, насколько существенны психологические архетипы для всей мысли Кеплера, для его ментальности.