Врачу исцелися сам.
Заметки о жизни и бреде в идеале научностиНиколай Вересов
Университет Оулу, факультет образования, Финляндия
nveresov@kokl.oulu.fi
http://wwwedu.oulu.fi/homepage/NVERESOV
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной
- Мы, оглядываясь, видим лишь руины...
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.И. Бродский
Из всех выступлений на круглом столе, организованном “Вопросами философии” меня заинтересовало одно, а именно представленное В. П. Зинченко. Это, разумеется, не означает, что другие выступлениия не интересны. Напротив, не может не вызывать искреннего уважения взвешенная и аргументированная позиция А. В. Брушлинского, сдержанная, но сильная концепция Б. С. Братуся, ироничная и, вместе с тем, глубокая идея Н. И. Кузнецовой. Однако выступление В. П. Зинченко (способного одним своим появлением украсить любой круглый стол), содержит не только анализ состояния дел в отечественной психологии (что выходит, конечно, за рамки темы круглого стола) но ряд рецептов для изменения этого состояния дел, а так же несколько советов, как бы специально предложенных для молодых психологов. Этот анализ и эти рецепты (да и советы) одного из наиболее ярких, уважаемых и любимых мною (что скрывать?) мэтров российской психологии, во многом верные сами по себе, вызывают, тем не менее, множество встречных вопросов, в том числе и личного плана. Этим, вероятно, объясняется некоторая неакадемичность моих комментариев. Кого любим – за того болеем.
Итак, Владимир Петрович начинает со следующей сентенции:
“Кризис в науке, как известно, явление нормальное. Психология не составляет исключения. Возможно даже, что слово "кризис" применительно к психологии использовалось чаще, чем по отношению к другим наукам.”
Конечно, применительно к психологии это так – ведь она до сих пор не определила собственный предмет, представляя собой не одну науку, а множество наук. Вот здесь-то как раз и открывется возможность поговорить об идеалах научности. Дело заключается не в том, что кризис в науке есть явление нормальное, а в том, что кризис в психологии – дело постоянное. Так что Л. С. Выготский отнюдь не сгущал краски.
“В последние годы жизни настойчиво говорил о кризисе в психологии А.Н. Леонтьев, который искренне считал, что психология должна развиваться не в куст, а в ствол. Он даже попытался консолидировать усилия создателей деятельностного подхода в психологии, почувствовав, что этот подход вытесняется так называемым системным подходом. Его попытка кончилась после доклада П.Я. Гальперина, который показал, что явные признаки кризиса наблюдаются и в психологической теории деятельности.”
– продолжает В. П. Зинченко. Признание о том, что деятельностный подход находится в состоянии кризиса, исходящее из уст одного из его ярчайших сторонников и защитников (в том числе и в борьбе с “так называемым” системным подходом), дорогого стоит. Читатель вправе спросить, в чем же этот кризис заключается, или хотя бы имеет право получить соответствующую ссылку на доклад П. Я. Гальперина. Не тут-то было: видимо по старой доброй традиции такие вещи передаются лишь “изустно” и лишь тем, кому, как выражается Владимир Петрович, “привит культурный код”.
“На самом деле психология во всем мире развивается нормально, поскольку смена парадигм, появление новых теорий и школ, их сосуществование - это естественные явления”
– запомним это, с тем, чтобы вернуться, когда речь пойдет о состоянии современной российской психологии.
Вот как определяет это состояние В. П. Зинченко:
“Сегодня ситуация в нашей отечественной психологии нуждается в более сильных определениях, чем кризис. Дело в том, что в советский период она развивалась не по нормальной логике кризисов, а по безумной логике катастроф, происходивших с наукой не реже, чем раз в 10-15 лет. И сейчас на состоянии психологии сказывается их суммарное действие.”
В результате:
“Знание перестало быть припоминанием, сознание стало правильным мировоззрением, лишилось рефлексии; личность трансформировалась в "нового человека", утратившего способность к поступкам, образ мира превратился в первую сигнальную систему, а слово -во вторую, волевой акт, в том числе и мыслительный, стал рефлексом, наконец, психология как таковая перестала быть наукой о душе и стала наукой об ориентировке в ситуации, об условных (и безусловных) ориентировочных рефлексах и ориентировочно- исследовательской деятельности. Следы всего этого бесчинства по отношению к науке имеются и сегодня. Нарисованная картина достаточно пессимистична, но так все и было.”
Оставим без комментариев фразу о том, что “знание перестало быть припоминанием” (здесь или я что-то не понял – культурный код, вероятно, не привит – или это просто опечатка). О душе – повторю вопрос покойного Генриха Степановича Батищева: “Вы говорите, что психология есть наука о душе – а где душа, по-вашему?” Насколько мне известно (со слов самого Генриха Степановича) вопрос этот, заданный ему еще в 1987 сам Владимир Петрович оставил без ответа. Кстати сказать, Генрих Степанович Батищев был одним из немногих ученых, в полной мере осознавших губительность деятельностного подхода в психологии и открыто заявил об этом. Вот пример нравственного урока для нас. Так что далеко не у всех “сознание лишилось рефлексии” и “личность трансформировалась в нового человека, утратившего способность к поступкам”. Видимо поэтому, Владмир Петрович не счел нежным упомянуть Г. С. Батищева в числе тех, кто составляет “локальные голоса” возрождения психологии, о чем пойдет речь ниже. Так что христианская антропология и философия диалектики творчества – то есть то, что именно о ДУШЕ – в “культурный код”, по В. П. Зинченко не входят. Буду рад, если ошибаюсь. А вот о бесчинствах хотелось бы сказать особо. Уж не о гонениях ли на С. Л. Рубинштейна, к коим приложили руку, к огромному сожалению, и А. Н. Леонтьев (понимавший психику именно как деятельность) и П.Я. Гальперин (психика=ориентировка) – А.В. Брушлинский не даст соврать - идет здесь речь? Может быть В.П. Зинченко имеет в виду статьи А.Н. Леонтьева 30-х годов с жесткой критикой идей Выготского – факт, установленный зарубежными исследователями 1, но до сих пор скрываемый у нас? Отнюдь. Ведь, как говорит В. П. Зинченко,
“...не нам вершить над учителями нравственный суд. Страх от пережитого сохранялся у них до конца жизни и значительно сковывал их творческий потенциал.”
Вот так. Учителей судить не будем. Я полностью согласен. Но как быть с другими? Здесь суд праведный и нравственных ограничений, вероятно, нет. По В. П. Зинченко, бесчинствовали все – большевики, кормчий, а сейчас бесчинствуют те, кого он характеризует как “варягов”. Вот как это выглядит:
“...психологи по доброте душевной широко открыли двери в свою науку людям, не имеющим психологического образования, не знакомым с культурным кодом психологической науки. Врачи, биологи, физиологи, лингвисты, инженеры, математики, физики, философы, историки, военные, космонавты, особисты, вохровцы, просто блатари, словом, все кому не лень, сдавали соответствующие кандидатские экзамены, защищали кандидатские и докторские диссертации, после чего занимали ключевые посты в психологической науке и в психологическом образовании. Я далек от мысли, что все они недостойны. Некоторые из них шли в психологию по зову души и стали профессионалами, а многие, придя в психологию, продолжали ее деформировать, пускали ее по ложному следу, заставляли своих сотрудников искать не там, где потеряли, а там, где светлее”
Не знаю, какой процент из “просто блатарей” достоин, а какой – нет. Проблема поставлена верно – профессиональный и культурный уровень психологов (особенно, так называемых “практических”) ужасающе низок. Но ведь дело же не в том, откуда они пришли в психологию (кстати, фраза о том, что “психологи по доброте душевной открыли двери своей науки” выглядит по меньшей мере несерьезно) а в том, что они там находили, какие профессиональные и нравственные уроки усваивали. Я прошу меня извинить, и не настаиваю на ответе, но не могу не спросить прямо – неужели Вы, Владимир Петрович, не написали ни одной диссертации для так-называемого блатаря? Неужели ни разу не дали положительный отзыв на работу, заставляющую искать, не там где потеряли, а там где светлее? Даже если это и так, то откуда мы все знали, что и где мы потеряли? Вы же сами говорите, что и к Вам прозрение пришло не сразу. И если мы сами учавствовали в выдвижении недостойных “варягов” на ключевые посты, и если сейчас продолжаем это делать – то кто-же виноват? Мы сами способствуем продолжающейся катастрофе, и судить должны прежде всего себя. Врачу, исцелися сам. Мы учавствуем в процессе, а потом удивляемся – что же это такое получается в результате? Кроме того, я не думаю, что это вполне корректно – оставлять право на искреннее заблуждение лишь для себя самого. Так и хочется сказать, что кое у кого сознание действительно “рождается в деятельности” а не в системе нравственных норм...
Покаяние – дело трудное. Но без покаяния все слова о катастрофе и о виноватых в ней выглядят, извините, как попытки выгородить себя.
Кстати сказать, снобизм по отношению к пришедшим в науку извне никогда не был характерен для русской академической общественности – думаю, что В. П. Зинченко это хорошо известно. Однако упреки недостойным “варягам” по типу “не туда ведут” очень напоминает (не подумайте, что здесь я провожу аналогию!) приснопамятную критику взглядов Выготского Размысловым, Колбановским, Рудневой и иже с ними. Однако даже Руднева не ставила в упрек Выготскому то, что он пришел в психологию извне и не имел психологического образования (хотя это именно так и было). Представим себе на минуту, что Выготский (к продолжателям которого, я надеюсь, В. П. Зинченко себя до сих пор причисляет) оказался бы объектом “прививки культурного кода” со стороны К. Корнилова, А. Р. Лурии или А. Н. Леонтьева. Счастье для нашей психологии, что этого не произошло. Психология – не каста избранных, и приходящих в нее нужно просто добросовестно учить – учить, называя вещи своими именами, не подтасовывая факты – в этом, очевидно, один из путей выхода из катастрофы. Учить, а не снобистски поучать (что кстати, по моим наблюдениям раньше не было присуще самому В. П. Зинченко).
Вернемся, однако, к тексту. Результатом деятельности “варягов” является, по мнению В. П. Зинченко, то что:
“Лишь в одной инженерной психологии появилось около дюжины концепций, отличавшихся лишь фамилиями авторов. Эти "концептуалисты" во-первых, не знали, что концепции производятся в большом количестве, когда нет сил предложить приличную теорию, во-вторых, не имели терпения подождать, пока их оценят другие. Они писали и говорили: "моя концепция", иногда даже "моя теория". Сейчас многие их этих "концепций" сохранились лишь в сознании их авторов и в забытых публикациях. Об этом может быть не стоило вспоминать, но подобная практика продолжается и, если я не ошибаюсь, критическая масса уже перейдена: психологов, лишенных культурного кода, уже больше, чем психологов, получивших соответствующее образование.”
Это звучит как диагноз, с которым трудно не согласиться. Но здесь же и противоречие – вспомните, чуть выше В. П. Зинченко утверждает, что “на самом деле психология во всем мире развивается нормально, поскольку смена парадигм, появление новых теорий и школ, их сосуществование - это естественные явления”. Но это, как я понимаю, верно только в отношении зарубежной психологии. Кроме того, и психологи “не лишенные культурного кода”, что называется, грешат “концепциями”. Простите, но мне вспоминается одна теория сознания, в которой оно подается как некая система “рефлексивного” и “бытийного” слоев. И, хотя В. П. Зинченко она должна быть знакомой, к ней в полной степени относятся слова о том, что “многие их этих "концепций" сохранились лишь в сознании их авторов и в забытых публикациях”. Я сознательно не даю ссылку на соответствующую статью в одном из журналов, предлагая читателям самостоятельно вспомнить о чем идет речь, дабы подтвердить мое предположение. Кроме того, известно, что идеи М. М. Бахтина впервые появились именно в провинциальных (и долго и даже надолго забытых) изданиях Саранского педагогического института. Так что и здесь снобизм играет злую шутку – а ну как в какой-то из забытых публикаций отыщется новый Выготский, “нахально” заявляющий “Моя теория!” не ожидая, пока другие (к примеру В. П. Зинченко) ее оценят? А, если, не дай Бог, он окажется без “привитого культурного кода” как его понимает В. П. Зинченко? Так может и конфуз получиться. Конечно, ситуация в отечественной психологии такова, что оснований для этого нет, но ведь истинная правда, что Россия – страна чудес.
Но, впрочем:
“Мы остаемся либералами, а, например, в Израиле нашим специалистам, имеющим ученые степени по психологии и не имеющим психологического образования, предлагают сдать экзамены по университетским курсам. Это справедливо. Они без тщательной проверки не хотят пускать варягов в собственную науку.”
Думается, что пример (или это совет?) не совсем удачен или даже совсем неудачен. Я не знаю как в Израиле, но вот в Финляндии российские ученые степени по психологии признаются безоговорочно. Я вижу в этом признание уровня российской науки и элементарное уважение к ней. Жесткая конкуренция, отсутствие кланов и телефонного права быстро выявляют подлинный уровень ученого без всяких экзаменов. Безграмотные болтуны, процветавшие в России здесь не приживаются и, кстати сказать, возвращаются в Россию. Просто есть страны, где уважают русскую науку, а есть страны, где уважают лишь свою собственную.
Что ж, двинемся дальше.
“Возникает вопрос, что делать? Этот вопрос сейчас тем более уместен, что в психологии пошла на убыль борьба школ, течений, направлений, кланов. Психологи (большинство) впали в состояние апатии. Фейерабенд назвал бы это состояние "методологической передышкой". Прекратились споры о том, какая теория или какая категория главная. Даже если бы кому-нибудь захотелось реанимировать борьбу, сейчас это не удастся. Все устали от монизма, идущего то ли от марксизма, то ли от православия. Да и научные школы или их остатки находятся не в лучшем виде.”
Вопрос, действительно, уместен. То, что в психологии “пошла на убыль борьба школ, течений, направлений, кланов” явление абсолютно позитивное. Просто принадлежность к клану перестала быть пропуском в психологию. Молодежи уже не интересны вопросы типа “С кем вы?” – мы работаем в России и на Западе, печатаемся, и уже почти не зависим от грозных окриков “комиссаров от психологии” и, кстати, не особенно стремимся к тому, чтобы нам прививали некий культурный код (в том виде как это понимает В. П. Зинченко). Мы просто не боимся. Да, наша психология в упадке, и во многом, кстати сказать, благодаря господству так называемого “деятельностного подхода”, когда, по мнению самого В. П. Зинченко “деятельность изучалась с "окороченным" сознанием”. Нас действительно не очень интересует спор о том, какая теория или какая категория главная. Да и что может интересовать здесь? Разве что, по выражению одного из остряков – то-ли А.Зиновьева, то-ли Д.Галковского, - воплощенная мечта об искусственном создании слепоглухонемой интеллигенции. Понятие “монизма” использовано здесь совсем уж неуместно – не монизм это, а нетерпимость к иным точкам зрения, попытка весь спектр исследований свести к неким “приципам марксистской психологии” – вот от этого мы действительно устали, только называется это – догматизм.
“В такой ситуации, когда нет желания и сил на борьбу, напрашивается цивилизованный диалог...”
- пишет В. П. Зинченко. Цивилизованный диалог, как думается, “напрашивается” всегда. Хорош же культурный код, о привитии которого так беспокоится В. П. Зинченко если, в соответствии с ним, цивилизованный диалог возможен только когда сил на борьбу уже не остается...Упаси Господь молодых психологов от такого культурного кода.
И далее:
“Главным, на мой взгляд, является желание заглянуть внутрь самого себя. И если обнаружишь в себе силы, то надо попытаться взглянуть хотя бы с птичьего полета на школу, которая тебя воспитала, на ее место в психологии, на то, почему она стала, а потом перестала (если была) быть доминирующей в психологии и, наконец, на место психологии в системе наук, в реальной жизни. Здесь, в последнем случае, полезно отвлечься от того, что сегодня уровень бреда выше уровня жизни (это парафраз М.И. Цветаевой). ..Я предлагаю взглянуть на то, что реально было в серебряный век российской культуры, чего лишили наших учителей, чего лишили нас. Что было бы, если бы научное направление, к которому я принадлежу, развивалось в культурной цивилизованной стране. Конечно, это работа нелегкая, но она интересна и очень полезна.”
Заглянуть внутрь себя действительно важно (см. выше). Только если в себя – то в себя. А если “ взглянуть на то, что реально было в серебряный век российской культуры, чего лишили наших учителей, чего лишили нас”, то это уже взгляд из себя.
Однако:
“Когда я начал эту работу, я обнаружил, что не знаю, к какому направлению принадлежу я сам. То ли к культурно-исторической психологии, то ли к психологической теории деятельности? Я отвлекаюсь от того, что в логике борьбы из тактических соображений оба эти направления идентифицировались и маркировались как научная школа Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева, А.Р. Лурия. Но на самом-то деле эти два направления существенно отличаются друг от друга, хотя они и создавались одними и теми же учеными.”
Это мужественное, хотя и несколько запоздалое признание. В. П. Зинченко имеет, конечно, полное право отвлечься от того, что что “в логике борьбы” (какой борьбы?) “из тактических соображений оба эти направления идентифицировались и маркировались как научная школа Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева, А.Р. Лурия.”. Я полностью отдаю себе отчет в том, что тема о взаимоотношении между культурно-исторической теорией Выготского и теорией деятельности А.Н.Леонтьева является очень щепетильной, и даже болезненной. И если уж касаться этой темы – то говорить нужно правду. Тема эта – слишком ответственна, чтобы касаться ее лишь вскользь. И уж поскольку здесь автор “не обнаруживает в себе силы” сказать правду без обиняков, придется это сделать мне. Тем более, что это уже не является секретом. Я понимаю, что вызываю огонь на себя – но миф о школе “Выготский – Леонтьев – Лурия” продолжает жить. И, вместе с тем – это миф, придуманный не из тактических соображений а для введения в заблуждение не только советских (российских) психологов, но и западных, миф, созданный совсем не в логике борьбы, а в какой-то иной логике. Дабы ничего не придумывать, давайте обратимся к литературе. В книге “Лев Семенович Выготский. Жизнь, деятельность, штрихи к портрету” Гита Выгодская пишет: “По-моему, это было где-то в самом конце 1933 года... У отца произошел разрыв отношений с А. Н. Леонтьевым... А. Н. Леонтьев написал (кажется из Харькова) А. Р. Лурия письмо, в котором было что-то вроде того, что Выготский – это пройденный этап, вчерашний день психологии и предлагал Александру Романовичу сотрудничать без Выготского. Александр Романович сначала согласился, но потом, видимо, передумал, пришел к отцу... и показал ему письмо. Отец написал Леонтьеву резкое письмо. Он очень тяжело переживал случившееся, рассматривая это не только, а может быть и не столько как личное предательство, сколько как измену общему делу". (Выгодская, Лифанова, 1996, с. 316-317.).
Повторю еще раз – тема эта очень щепетильная, и я долго сомневался, стоит ли говорить об этом. Не нам судить этих людей (еще неизвестно, как бы мы сами поступили в тех обстоятельствах). Поэтому я воздержусь от оценочных суждений. Я просто хочу сказать, что несомненным фактом является то, что Л. С. Выготский никогда не участвовал в создании психологической теории деятельности и даже не соглашался с подходом А. Н. Леонтьева. Так что, говоря о том, “ эти два направления... создавались одними и теми же учеными”, В. П. Зинченко не совсем точен. Есть свидетельства самого Выготского, что А. Н. Леонтьев участвовал в создании культурно-исторической теории, н нет свидетельств, что Л. С. Выготский развивал деятельностный подход. Таковы факты, о которых, я вполне допускаю, В. П. Зинченко мог и не знать в 1992 году. Но есть и другие факты, о которых следует сказать. Пропустим по понятным соображениям 30е годы и статьи А. Н. Леонтьева с критикой взглядов Л. С. Выготского и обратимся к годам семидесятым. С одной стороны, как известно, миф о так называемой линии “Выготский – Леонтьев – Лурия” активно навязывался в отечественной психологии, и, думаю, что здесь нет необходимости приводить многочисленные ссылки, в том числе и на самого В. П. Зинченко – читатель без особого труда найдет их сам. Но за мифологией стояла жизнь. В. П. Зинченко должно быть хорошо известно, кто именно и по каким причинам выступал против издания Собрания Сочинений Л. С. Выготского в Советском Союзе. О качестве издания – разговор особый. То, что тексты, представленные в Собрании сочинений в 1982-1984 годах, во многом не сответствуют оригинальным публикациям Выготского – факт установленный 2. Остается спросить – а кто был редактором издания? И здесь я опять воздержусь от личных оценок – скажу лишь то, что перечень искажений и подтасовок, представленный в статье А. В. Брушлинского далеко не полон. Я специально занимался этим вопросом, и могу ответственно заявить (простите за советский воляпюк) – эти искажения не являются делом случайным. Приведу лишь один пример – в статье 1925 года “Сознание как проблема психологии поведения”, опубликованной в сборнике “Психология и марксизм” под редакцией К. Корнилова, Л. С. Выготский говорит о трех сферах психики – познании, чувстве и воле (с. 192). В издании 1982 года (Собрание Сочинений, т. 1) речь идет уже о сознании, чувстве и воле (с. 93). Просто опечатка? Возьмем работу Д. Б. Эльконина “К проблеме периодизации психического развития в детском возрасте”, впервые опубликованную, как известно, в журнале “Вопросы психологии” в 1971 году и еще раз в “Избранных психологических трудах” в 1989. Здесь обнаруживаются любопытные вещи. Во первых, редакторы издания 1989 года (В. В. Давыдов и В. П. Зинченко) указывают, что эта статья была впервые опубликована в 1974 году (с. 520). Опять опечатка? А вот то, что из статьи попросту выброшена (неудобная, по-видимому, для редакторов) цитата из Выготского, где он прямо говорит о том, что переход от одного возраста к другому сопровождается перестройкой личности ребенка и совсем ничего не говорит о деятельности (1971, с.7) я при всем желании опечаткой считать не могу. Искажение текста одного из самых последовательных и корректных, на мой взгляд, последователей Выготского будем считать сделанным тоже “по тактическиим соображениям”.
Пусть так, но вот еще один факт. Голландский исследователь творчества Выготского Рене ван дер Виир (который изучил русский язык специально для того, чтобы читать Выготского в оригинале) установил, что в одном только шестом томе Собрания Сочинений Выготского, изданного в США имеется более 500 (!) искажений. Но это издание американское – скажете вы. Однако дело в том, что это американское издание является переводом с русского издания 1982-1984 годов – и переводом, смею вас заверить, “абсолютно точным”. Остановлюсь лишь на одном понятии, а именно на понятии деятельности. Как известно, А. Н. Леонтьев противопоставлял понятие предметной деятельности (аналог гегелевского Tдtigkeit) понятию активности (Aktivitдt). Во избежание недоразумений я специально даю ссылку на американское изданиие 3. Однако, как известно, в английском языке и “деятельность” и “активность” обозначаются одним словом “activity”. Так вот, дело в том, что Выготский никогда не употреблял термиин “деятельность” в смысле Tдtigkeit, а наоборот всегда употреблял только в смысле “активность” то есть как Aktivitдt. И когда он использовал термин “деятельность”, то речь шла не о деятельности в смысле А. Н. Леонтьева, а скорее в смысле И. Павлова (высшая нервная деятельность). Тем не менее, во всех случаях в американских изданиях это переводилось как activity. Так что западный читатель Выготского, будучи убежденным в существовании “культурно-историческоой теории активности (деятельности)” оказывается просто-напросто дезориентированным. При этом никто, ни А. Н. Леонтьев, ни В. В. Давыдов, ни В. П. Зинченко никогда и нигде не указали на это обстоятельство.
Так что получается, что подлинные тексты Выготского были искажены дважды – у нас и в США (см. также Эткинд, 1993) 4.
И здесь мы переходим к еще одному факту – а именно к тому, как и каком виде Выготский подавался западным психологам. Не стану говорить о статьях А. Н. Леонтьева, опубликованных в США, где прямо говорится о том, что теория деятельности есть прямое продолжение теории Выготского 5. Скажу о другом – сам В. П. Зинченко утверждал, что теория деятельноости есть “новый и законный этап развития культурно-исторической теории” 6 (мой перевод, - Н. В.). Я вовсе не хочу никого обвинять, я просто хочу разобраться – можно понять, что вводя в заблужение советских и российских психологов, кто-то делал это “в логике борьбы” и “из тактических соображений”, но введение в заблуждение западных психологов никакой логикой борьбы и никакими тактическими соображениями объяснить невозможно. Здесь какая-то другая логика и какие-то другие соображения. А результатом является то, что до сих пор очень многие на Западе продолжают считать, что линия “Выготский-Леонтьев-Лурия” представляет собой единую теорию, и что именно Выготский был основателем и родначальником деятельностного подхода: существует даже термин “культурно-историческая теория деятельности” по поводу которого так и хочется вспомнить оценку Выготского, данную другой теории – “чудовищная комбинация”. Говоря об этом, я просто хочу спросить: знал ли В. П. Зинченко о том, что культурно-историческая теория и психологическая теория деятельности – это две разные теории? Не знать этого – значит не знать этих теорий, а этого я даже на секунду предположить не могу по отношению к В. П. Зинченко. А если знал, то... не призывал ли искать не там, где потеряли?
По мнению В. П. Зинченко:
“В психологической теории деятельности с помощью различных ухищрений доказывалось, например, что мотив - это предмет, эмоция - это действие и т.п. Все это приводило к упрекам в том, что психологическая теория деятельности игнорирует или упрощает внутренний духовный мир человека, редуцируя его к деятельности, к действию, что она бездуховна, механистична. Эти упреки справедливы, но лишь частично. Сознание, бывшее основным предметом культурно-исторической психологии, сохранилось и в психологической теории деятельности (под видом изучения исторических и онтогенетических корней сознания), но сознание не отпускалось с короткого поводка деятельности, оно было вторичным, второсортным, отражательным и т.п.”
Меня смущает то, что, говоря об одной из интереснейших идей А. Н. Леонтьева, В. П. Зинченко использует слово “ухищрения” (смею предположить, что А. Н. Леонтьев согласился бы здесь со мной и нашел бы, со свойственной ему прямотой, достойный ответ на подобного рода выпад). Но что совсем непонятно, так это то, что если “сознание, бывшее основным предметом культурно-исторической психологии”, подчеркну, основным, в психолгической теории деятельности стало вдруг “ вторичным, второсортным”, то и упреки в упрощении внутреннего мира являются не отчасти, а полностью справедливыми.
Вместе с тем, проодолжает В. П. Зинченко:
“Если для ясности совсем упростить картину, то культурно-историческую психологию волновала проблема идеальных медиаторов, находящихся между человеком и миром, между людьми. О медиаторах - истинных посредниках между Богом и человеком не могло быть и речи. Л.С. Выготский называл медиаторы, кстати, не без влияния философии марксизма, психологическими инструментами. Психологическую теорию деятельности волновала проблема реальных т.е. вещных орудий, которые человек в соответствии с тем же марксизмом, ставит между собой и природой. Другими словами, что делает человека человеком? Символ или вещь? Если символ, то идеализм, если вещь, то материализм, да еще диалектический!”
Я не хотел бы, чтобы это воспринималось как придирка, но Выготский определял медиаторы (знак) как психологическое орудие, а вовсе не как инструмент (то, что он обозначал как инструментальный метод – это совсем другое). Кроме того, он подчеркивал, что это лишь аналогия и аналогия очень ограниченная. Эт элементарно обнаруживается, если открыть “Развитие высших психических функциий”. Теперь что касается материализма и идеализма. Сравнение подобного рода вызывает лишь улыбку: как все просто – если символ, то идеализм, а если вещь, то материализм. Такое упрощение картины – сложнейшей картины взаимоотношений материализма и идеализма в психологии – совсем не способствует ясности. По П. Флоренскому (на которого так любит ссылаться В. П. Зинченко), икона есть сакральный предмет, вещь. И получается, что Флоренский – материалист (хорошо еще если диалектический). Видимо, нам действительно нужен университетский учебник по психологии, да и по философии тоже. Вообще, небрежное отношение к понятиям, и вообще к слову (истинному медиатору между человеком и Богом) стало нашей бедой. Не в этом ли один из истоков кризиса психологии в нашей стране?
Продолжим о взаимоотношениях двух теорий:
“На мой взгляд сегодня самое разумное - воздержаться от попыток выбрать одно из них в качестве главного или, не дай Бог, правильного, а рассматривать их как взаимодополнительные и стараться каждое из них обогащать за счет другого. И такая работа уже началась, кстати, не сегодня. Она должна быть продолжена в интересах развития обоих направлений.”
- говорит В. П. Зинченко. Что касается меня, то, на мой взгляд, сегодня самое разумное – воздержаться от попыток рассматривать теорию деятельности и культурно-историческую теорию как взаимодополнительные. Их уже 50 лет рассматривали в единстве и мы видим, к чему это привело. Узурпировав право на развитие культурно-исторической теории, теория деятельности в результате уже своего собственного развития пришла к кризису. В том, что предлагает В. П. Зинченко и в чем он видит пути выхода из логики катастроф, не видно логики – с одной стороны он утверждает, что деятельностный подход (в варианте А. Н. Леонтьева) находится в кризисе (что является совершенно логичным результатом для теории, в которой сознание, душа стали чем-то второсортным), а с другой стороны – он призывает к ее обогащению и развитию, за счет, как я понял, культурно-исторической теории. Иными словами, выход из логики катастроф видится в продолжении логики катастроф, – по крайней мере, в той ее части, которая привела к катастрофе в развитии деятельностного подхода. Не лучше ли оставить мертвым хоронить своих мертвецов и просто развести две теории, иначе говоря, не лучше ли начать анализ того, не что из культурно-исторической теории было сохранено в психологческой теории деятельности, а с выяснения того, что из культурно-исторической терии было упущено, убито, отвергнуто, не понято и не принято, искажено до неузнаваемости психологической теорией деятельности. Не лучше ли просто реабилитировать культурно-историческую теорию в полном объеме? По совести, начать это должны бы те, кто считает себя сторонниками теории деятельности: тогда и откроется возможность понять, наконец, к какой именно школе ты принадлежишь, не на основе того, к какой школе именно сейчас удобно и выгодно принадлежать (вот здесь то и лежат все субъективные истоки логики катастроф).
Однако В. П. Зинченко предлагает иной путь:
“На мой взгляд, нужно начинать с реконструкции культурного поля (пространства), существовавшего в первые десятилетия уходящего века. В этом поле были сильные и слабые взаимодействия. Локальные голоса сливались в своеобразный хор. Было реальностью полифоническое и диалогическое сознание, характеризовавшее российский Ренессанс [...] Можно говорить и о том, что идея Л.С. Выготского о предшествующей человеческому онтогенезу идеальной форме близка к упоминавшимся выше представлениям об Абсолюте, Биосфере, Ноосфере, Хронотопе, в свою очередь ей близки развиваемые В.В. Налимовым представления о семантической вселенной... Многое из сказанного о взаимных влияниях недоказуемо. Да и надо ли доказывать? Поле ведь было!”
Все это так и безусловно так. Поле было и есть (хотя это и удивит, вероятно, В.П.Зинченко). И доказывать взаимовлияния нужно – а как же иначе? Без серьезной работы по выявлению взаимных влияний все разговоры останутся пустым звуком. Без серьезной работы по анализу этого поля мы вообще можем связать все, что угодно со всем чем угодно. (А что? Поле – и все тут!) Культурное поле живо пока оно развивается, движется, а не просто обозначается. И здесь я хотел бы сказать, что в списке, представленном В. П. Зинченко, многое для меня неясно. Понятно, что это лишь примеры и список этот неполон. И, тем не менее, смущает критерий выбора. Не названы работы С. Л. Франка, что удивительно для психолога, говрящего о душе. Далее, линии Ланге – Рубинштейн и В. С. Соловьев – Узнадзе как будто бы и не существуют. Стоит ли это понимать так, что им отказано в праве быть включенным в культурный код? Или просто В. П. Зинченко забыл их упомянуть? Зато кому не отказано, так это А. Н. Леонтьеву, поставленному в один ряд с П.А. Флоренским , А.А. Ухтомским, О. Мандельштамом. Не думаю, что А. Н. Леонтьев нуждается в подобного рода комплиментах, которые выглядят весьма сомнительно. Узнай А. Н. Леонтьев, что он, помимо своей воли, развивает идеи П. А. Флоренского (он, а не Лосев) – удивился бы. Как отреагировал бы П. А. Флоренский на такого рода развитие своих идей – можете представить себе сами. Здесь связь действительно недоказуема, просто потому, что ее нет. И, наконец, мысль о том, что М. М. Бахтин “оказал несомненное влияние на культурно-историческую психологию” не кажется беспорной по причинам чисто хронологическим.
Осваивать культурное пространство, если хотите, культурное поле - необходимо. Но делать это нужно бережно, и осваивать именно как поле, и не начинать это освоение с дезориентирующих, якобы существоваших взаимовлияний. Иначе – это не поле а то, что характеризуется фразой “Все смешалось в доме Облонских – и душа, и одежда, и мысли...” то есть миф, бред, который выше жизни. Идеал научности – не в смене одних мифов другими – идеал науки в ясности (если не ответов, то хотя-бы вопросов).
Заканчивает свое выступление В. П. Зинченко, как он сам говорит, “на оптимистической ноте”:
“Советский опыт свидетельствует о том, что голос и слово оказались сильнее государства и у нас имеются реальные возможности не только воссоздания утраченного времени и мыслительного пространства, но их обогащения, а вместе с тем и обогащения тех научных направлений, в лоне которых мы выросли и по которым мы, несмотря ни на что, движемся. Возможности есть, если появится еще и желание, то психология очнется от апатии и примется за строительство своего дома. Повторяю, для этого психологам нужно заглянуть внутрь самих себя, поставить собственные крыши на место, рассчитывать лишь на самих себя и не ждать (а главное не просить) милостей от власть предержащих. На чечевичную похлебку можно заработать и самим. А на большее все равно не дадут. Зато останется хотя бы иллюзия свободы и независимости в науке.”
Хороша же оптимистическая нота – ешьте, мол, чечевичную похлебку и довольствуйтесь иллюзией свободы и независимости в науке. Какова-же тогда нота пессимистическая? Вместе с тем, в науке ведь есть тоже “власть предержащие”, и В. П. Зинченко – один из них. Если принять во внимание это обстоятельство, то последнее пожелание можно понять и иначе... Впрочем, не будем придираться, а будем ставить свои крыши на место, дабы никогда более не позволять кому бы то ни было сдвигать их туда, где уровень бреда выше уровня жизни.
Завершая разговор, я хотел бы подвести некоторые итоги. Повторю еще раз: я не хочу, чтобы мои слова поняли как сведение личных счетов, или как выпад, направленный против кого-то лично. Хотя личность в психологи – дело не последнее, особенно личность, к словам которого прислушиваются. Более того, я не расчитываю и не надеюсь получить ответы непосредственно от В. П. Зинченко (памятуя о том как, в свойственной ему иронической манере, он говорит, что такие вещи для него “ниже порога различения”).
Я просто хотел проанализировать его аргументы в анализе состояния дел в нашей науке и рецепты по выходу из кризиса, им предложенные. По-моему, и то и другое есть не попытка разобраться в сути ситуации, а попытка заменить одни мифы другими. Незачем каяться – если каяться не в чем, а исповедь без покаяния – от лукавого. Незачем проповедовать без веры. Проповедь без веры – самолюбование. На самом деле, “логика катастроф” во многом исходила из самой психологии и психология в нашей стране – совсем не невинная жертва истории – нет, просто одни психологи и их теории были невинными жертвами других.
Да, нашу науку погубила оторванность от культурного поля “серебряного века”. Да, нашу псхологию затормозило отсутствие диалога между школами. Да, нашу психологию захлестнула волна некомпетентных и неподготовленных “специалистов”. Но, кроме всего этого, ее отбросило на 60 лет назад и то, что одно из блистательных ее достижений – культурно-историческая теория, “превращенная” в эрзац – то есть ставшая развиваться как психологическая теория деятельности, - осталась непонятой и изуродованной. И те, кто относит себя к культурно-исторической школе, должны начать ее освоение не с университетских учебников, а с текстов Выготского и с диалогов с ним, а не с теми, кто строил и продолжает строить вокруг него мифы. Тогда, возможно, уровень жизни станет выше уровня бреда.
Примечания
1 Van der Veer, R. (1997). Notes to the English Edition. In L. S. Vygotsky. Collected Works. Vol. 3, Plenum Press, p. 371.
2 Брушлинский, А. В. (1996). Первые уточнения текстов Л. С. Выготского. Психологический журнал, 3, сс. 19-25.
3 Leont'ev, A. N. (1974-1975). The problem of activity in psychology. Soviet Psychology, 2 (13), 4-33. p. 9.
4 Эткинд, А. М. (1993). Еще о Л. С. Выготском. Забытые тексты и ненайденные контексты. Вопросы психологии, 4, сс. 37-55
5 См. например Leont’ev, A. N. (1981). The problem of activity in psychology. In: Wertsch, J. (Ed.). The concept of activity in Soviet psychology. New York: Sharpe, Armonk.
6 Davydov, V. V. & Zinchenko, V. P. (1989). Vygotsky's contribution to the development of psychology. Soviet Psychology, 27 (2), 22-36.